all poems are © copyright 1985-2003 Nina Kossman
Видишь, как солнце прячет
ловко золотыми руками
память о смуглых предках
в длинные языческие вазы;
тонкие руки солнца,
проворные желтые пальцы
чтобы мы ничего не знали
о спокойных этрусских лицах,
о легком этрусском прахе
и о зеркале веков между нами
и смертью.
* * *
Видишь, как новый век
плавает в голубой заводи старых песен
и новые люди с птичьими лицами
отчаливают в немую синь;
видишь, как медные кубки
вновь поднимают воины,
а тот, чьей стрелы ожидает тень
висит в Млечном пути
каменной звездой;
и пьет дыхание мертвых дев
бескровным ртом Агамемнон,
и отдыхает от Агамемнона солнце,
уставшее от побед;
и человек, обвитый плющом,
восходит в горы Аркадии,
чтобы снова отдать золотое
яблоко богине любви;
и сквозь богиню блестит стеклянная
Троя прозрачных жертв,
отстроенная за тридцать веков
вереницей многоязыких бардов;
и цветные бусы зрачков
висят на шеях у варваров:
они обросли тучами,
как косматыми шлемами битв.
А далее, за Ахиллом,
тень молодого века,
переодетого умирающим
суровым другом богов.
Видишь, как в синей заводи
плавают смерти греков,
переменивших страны,
не изменивших векам;
и в их победе, изогнутой,
как рог жертвенного быка–
один неизменный образ:
медленно оды льющая,
ревнивое золото льющая,
каменная, как встарь, звезда.
СЕВЕРНЫЙ ВОЗДУХ
От тревожного света ночных фонарей просыпаясь,
глядишь, не мигая, в холодные улицы сна.
В северный воздух, как рыба, ныряешь по пояс.
Память бедного детства: холод и белизна.
Покинутый город в пышных снегах затерялся.
Не поют о нем даже скальды, запивая вином.
Помнит о городе лишь сновидец печальный:
Здесь, где кончается лес, стоял его дом.
* * *
Вот она, видишь, льется,
живая вода ручья,
живая вода сказок,
для всех она и ничья.
Никого не оденет в золото,
никого не спасет от бессна,
живая вода сказок,
медленна и ясна.
Видишь, как ласково льется,
льнет к холодным рукам,
живая вода сказок–
чур меня! Исцелись сам.
* * *
Погляди. они возвращаются,
Косолапою рысью, с гор.
Нет, не кони: ни лязга шпор,
Ни изогнутой луны во лбу.
Хотя звезды им в ног катятся,
Как катились они их пращуру, золотому
солнцу.
О, выше,–вон! Выше! Держи! Ату!
Шепотанья снегов, вспуганных гончими,
Разъезжающиеся прутья воздуха.
Это они: волки!
Это они, которых боится луна.
А теперь их догоняет тьма
И мой голос, хриплый и тонкий.
И сама гибкая богиня воздуха
Их прячет в свою утробу.
Погляди: о нет, не синий снег–это тьма:
Нежные руки расплетшая тьма,
Добрая.
* * *
Осыпался вечер хандрою плакучей.
В вечном пари с мирозданьем “Кто лучше?”
Гонится память за мною. А я–
В ламповом круге чудьбы бытия.
В мотовском крике мартовской кошки
Ночи тасую: блажу понемножку.
В майском предплечии лета судьбы
Прячусь под мышку своей дремоты.
Год неспроста так тасует сезоны:
Не надышаться лазейкой в озоне.
Все дорожают на счастье жетоны,
Медные темы моей нищеты.
* * *
Падая в небо, песни
становятся отсветом звезд,
в хмельные пустоты жизни
опускают сияющий хвост,
звуками полнящийся, остывающий
на земле медью удач,
становящихся песней чаще,
чем незнающим дано знать.
Так в сказку древнюю–светом
дано певчим солнцам упасть,
чтоб из их золотого бреда
новых солнц добывали масть.
* * *
Видишь, как чайки сонно,
медленно, сонно кружат,
крыльями медленно машут
над красной глиной у озера,
глиной, из которой греки
лепили узкие вазы
с узором из быта богов
(владеющие тайной смерти
ей оказались подвластны)–
боги из красной глины
у озера сонных птиц.
МИГ
Миг парит, святой и недотрога,
Над бессвязной кутерьмою чувств.
Миг выводит бледного немого,
Блик немой выводит с бледных уст.
Как сказать, чтоб вся земля затихла,
Улыбнувшись, согласилась спать?
Так сказать, чтоб в мире стало тихо,
Хоть на миг чтоб чувство потерять.
Миг–не тот, что думают–мгновенный.
Миг, бывает, тянется века.
И вкруг той, что мы зовем Вселенной,
Миг течет; он–тихая река.
* * *
Ветер в окно мне заносит чужие грехи,
незамоленные, не переложенные на стихи,
в которых кто-то кого-то надсадно зовет.
Непонятен мне сих нежданных гостей залет.
Если б я знала, если б могла от влетевших уйти,
от взметнувшихся вспять, несущих страсть впереди
как флаг, самих же себя обгоняющих в такт.
Запереть бы окно и вышвырнуть их в закат.
Вижу ухмылку их, распущенность рта и глаз;
вижу, готовы пуститься в брыкливый джаз.
Закрываю окно, за шкирку их и–вниз.
Но, кажется, уцелели, зацепившись хвостом за карниз.
* * *
Рыцарь видит отраженье,
рыцарь что-то говорит.
Но драконово отродье
сердце вырвать норовит
из груди, кольчугой крытой,
но ранимой, как душа,
из последнего загона
тенью освобождена.
И не слышит рыцарь мнимый,
что там дама говорит,
и не слышит лошадинный
стук серебряных копыт.
Конь двоится пред глазами;
с тенью рыцарь говорит.
“Скоро тенью сам он станет!”
леший чудищу бубнит.
“Вырвем тело, обмусолим,
а потом–айда в котел!
Там и сгинем. Наша воля.
В тело–душу обмакнем.”
* * *
Словно в лет дугу
Я вошла опять.
Мир опять “могу”
Прошептал: я сласть
Нашечу в щепотке;
Обопьюсь. И–нем,
Мир заржет в щекотке
От моей можбы,
От своей сноровки.
Как упрямо центр
Не ползет к краям,
Так я, прямо-ветр,
Приветрюсь к раям.
И в раю зароюсь
Я в мушистый год,
И замшелой сластью
Муху скроет грот
Сот.
* * *
Два человека знало
Тайну мира сего.
Из двух одного не стало.
Качнулось ли мира дно?
Один бедный остался с тайной.
На рынок пошел– не берут.
Торговец лукаво-печальный,
Про него говорили–плут.
Дети его не любили.
Взрослые шикали “Прочь!”
Казалось им, он бессилен
А он просто хотел помочь.
* * *
“Силушки-силы! Перебори.
Начерно сделано–мне и верни.”
Ветка сухая
Со мной говорила,
Лая–не лая:
Наговор Вия.
Ветка сухая
Качалась в ночи.
Ветхо венчанье
Кончалось. Молчи:
Что ни увидишь–
Мне возвращай.
Ночь расколышешь–
Ветр, невзначай,
Ох и устроит схватку вселенной
Там, где венчалась
Ты сокровенно.
Вены
–из крови–
Разрой–
На отбой.
Ветка сухая
Нашепчет покой.
“Нечего! Не о чем!”
Сумрак больной.